В студенческом черноморском лагере все девки делились на две, весьма неравные количественно, группы. Собственно, «нимфы» – те, которые, попросту говоря, — давали нам, и – «недотроги», которые, соответственно, не давали.
Нимф численно, разумеется, было намного меньше, чем – недотрог. Так почему-то всегда бывает в этой жизни.
Образ жизни тех и других отличался радикальнейшим образом: нимфы тусили с нами до утра – недотроги ложились спать по формальному отбою, в 22 часа. Нимфы пили с нами разнообразное спиртное – недотроги даже не курили, как правило.
Нимфы (и мы) никогда не появлялись на завтрак, не участвовали в лагерных общехозяйственных работах, игнорили все призывы к общественно-полезному труду, просыпались, обычно, к обеду – недотроги с утра подметали дорожки, готовили завтрак в лагерной столовой для таких же, как они, готовили обед, и с плохо скрываемой неприязнью смотрели на невыспавшихся, помятых, но – таких желанных! – нимф, уплетающих приготовленный ими (недотрогами) обед – свой завтрак…
[easy_ad_inject_1]
Оба вида ненавидели и презирали друг друга. Даже пляжи были раздельны: проснувшись, нимфы отправлялись на «дальний» пляж, загорать и купаться нагишом. Недотроги же резвились на центровом, и даже открытый купальник там был редкостью, и считался вызовом, хе-хе…
В случае открытых столкновений бледно выглядели всегда недотроги. Ибо поневоле скатывались в грязную брань, обзывая нимф – шлюхами, блядями, и прочими нехорошими словами. Нимфы окатывали их презрительно-ледяным взглядом женщин, имеющих власть над мужчинами… Как правило, не удостаивая даже словом в ответ.
…Нас, пацанов, все эти бабские терки мало колебали. Мы вели воистину богемный образ жизни: с полудня до глубокой ночи (а то и – до утра) насасывались дешевым украинским вином (лагерь имел местоположение в Крыму, в тока отделившейся тогда Украине, выделившей в процессе отделения смешные деньги – купоны), трахались с нимфами в самых разнообразных позах и местах, иногда – попарно, иногда – групповушкой, продирали очи свои светлые дай Бог – к обеду, как было сказано, до вечера вяло валяли дурака на пляже, купаясь, загорая, продолжая хлебать винище, тренькая на гитаре, вечером, обычно, начиналось что-то вроде оргии.
Иногда – на морском берегу, если погода позволяла, иногда – у кого-нибудь в «домике». Вход туда недотрогам был заказан. В ходе оргий бывало, что и домик разносили к ебеням, но последнее – все-таки было редким явлением, как не крути.
Со стороны недотрог мы, как не странно, пользовались определенным снисхождением: они относились к нам, как к заблудшим животным (понимая интуитивно, что с одним из этих животных, хе-хе, рано или поздно – как не крути! – придется-таки связать свою жизнь, однако!), козлы, короче – чо с нас взять?!
Они нас подкармливали, некоторые даже одалживали деньжат поиздержавшимся сокурсникам, дабы те могли продолжать вести соответствующий образ жизни с нимфами, сильно подрывающий и без того скудный студенческий бюджет. В общем, эдакая жалость вперемешку с презрением и – презрением…
Пересекались «враждующие» стороны редко. В основном – на большом лагерном сборе, по вечерам. Начальник лагеря, сам когда-то студент, был просто-таки образцом для меня демократичности и мудрости. Он умел как-то настолько ненавязчиво управлять всем этим блядством, что никто особо не парился, ни те, ни – другие. Хотя недотроги постоянно жаловались ему на нимф, и «стучали» всяко! Нимфы же, в свою очередь, платонически любили начальника, выражали всем своим видом полный ему респект и уважуху, обращали внимание, какой он, однако, интересный мужчина… И мужик – таял. Он не хотел вводить палочную дисциплину. Не хотел никаких репрессий. Легко, но – твердо, он управлял процессом, как велосипедом. И все были довольны, в общем.
Однажды, в качестве повода для Большого Лагерного Вечернего Сбора у нас было что-то вроде смотра талантов. А я – недурственно музицировал на гитаре, и – пел хорошо, за что был неоднократно обласкан нимфами. К тому же, имея талант к этому делу, а также – хорошую библиотеку с детства, я быстро осознал убогость стандартного дворового репертуара «солнышек лесных» (ничо личного, Визбор – прекрасный композитор/автор, и у него тоже есть масса интересного в творческом наследии), и баловал публику исключительно интересными песнями, сообразными практически любому моменту: там было и редкое из Высоцкого, очень хорошая, но – непопулярная (нераскрученная) лирика Розенбаума («Казачья» и – «Вальс Бостон» всем давно уже приелись), кое-что, иронично-язвительное из Галича, малоизвестное из Макаревича, и т.д. Разумеется, я знал и все популярные хиты, типа…
Интуитивно я как-то допер, как «управлять» публикой, типа, и для затравочки, обычно, исполнял что-то попсово-хитовое, а потом – переходил к главному, так сказать.
…На скольких концертах «своих» авторов удалось после этого побывать! – везде заметил: они делают ТАКЖЕ! С той лишь разницей, что некоторые, особо удачные хиты оставляют «под занавес».
[easy_ad_inject_2]
…Равных мне в лагере – не было. Говорю это не для того, чтоб выебнуться, а просто – сообщаю факт. Да и откуда им было взяться-то? Большинство моих камрадов могло «хорошо» исполнять только – Цоя, жутко популярного тогда, и – свежепогибшего. Я Цоя тоже очень люблю (это – юность моя), и – поэтику его, по-хорошему чУдную, но, как знающий толк в исполнении, должен отметить: для того, чтоб «хорошо» исполнить песню Цоя, нужно два-три аккорда, характерный бой, и – челюсть нижнюю как можно дальше вперед выдвиньте! Получилось? Всё, успех вам обеспечен. А если ещё на руке у вас имеется напульсник (назначение которого, кстати, совершенно непознанно, но желательно, чтоб он был сермяжно-кожевенного типа!) – все дамы лагеря – ваши, хе-хе!
И вот, значитца, отжигаю я на волейбольной площадке, по случаю переоборудованной в концертную, типа. Спел пару хитов, аудитория счастлива, перешел к главному, исполнил задорно-скабрезную песню группы «Крематорий», популярной в те годы в определенных кругах… Сорвал искренние, жуткие овации (насколько это вообще возможно с такой аудиторией), и – вдруг почувствовал, что на меня смотрят влюбленные глаза.
В тот раз это были глаза – Риты. Маргариты. Из недотрог. Я ее, если честно, заприметил ещё по приезду в лагерь: уж больно красива, чертовка! Судите сами: высокая небольшая грудь, прекрасный лик, вечно закушенная в некой иронической смешинке губа, и – искорка в глазах, в которой кроется бездна очарования и море нерасплесканных страстей! Многообещающая девочка. Это вам не прожженные нимфы.
Здесь – такой эротизм, который и не снился все досрочно познавшим нашим «опытным» гейшам! Волна каштановых волос, от природы слегка курчавых, ниспадающая на плечи, тонкая талия, через которую, словно сквозь песочные часы, медленно перетекает золотая истома времени… Сказка, короче.
Я – попал. Я – залип. По-полной. На эти, не менее каштановые, чем волосы – влюбленные глаза!
Когда, закончив выступление, я занял место на трибуне зрителей, мой корешок тамошний, Миха, проследив мой взгляд, резюмировал:
— Без мазы. Я все про нее знаю. Никогда – никому. Её кредо. Не ты первый, не ты, видимо, последний. Обломаешься, Пашкен, точно те говорю! Там, поди, мхом таким все поросло…
— Мишаня, ты бы помолчал, если в хавальник схлопотать не хочешь, а? – предложил, в свою очередь, я.
— Понимаю-понимаю! Умолкаю! Любовь-морковь, все дела – не по моей части! Я вот лучше Ленку трахну сегодня, да, Лен?! – он приобнял нимфу, которая, однако, сняла его руку со своего плеча:
— Это если я – ДАМ, понял?!
— Всё-всё… Чо то вы все злые какие-то, ребятки! Уж и пошутить с вами нельзя…
…Я продолжал смотреть в тот сектор трибуны, и Мишаня, не будучи в состоянии умолкнуть, продолжил:
— А чо, Пашкен, спорим?! Обломаешь хуй, гы-гы! Вот сто пудов говорю! – я смерил его презрительным взглядом:
— Дурак ты, Мишаня… Дураком и помрешь, ептыть! На что ты поспорить хочешь?!
— Да вот… — фантазия Мишани заиграла, но нечего более изысканного родить, разумеется, не смогла: — хоть на ПАКЕТ ВИНА, ептыть!
[easy_ad_inject_3]
— Тьфу, идиотина… Да если она мне ДАСТ (выражаясь твоим языком) – я и так тебе поставлю пакет вина, мало ты, чтоле, за мой счет его выпил?! – я слыл в лагере «зажиточным», у меня, в принципе, денежка водилась, хоть я и не особо это афишировал – успел за весну хорошо набарыжить, даром, что уже тогда считался «коммерсом»…
…Пораскинув недолго и без того серым веществом, Мишаня решительно протянул руку:
— Мажем?! Две недели! Если за две недели не срастается, ты мне – два пакета вина выкатываешь! Сливовицы! Идет?!
— Идет!! – неожиданно, даже для себя, согласился с этим идиотским предложением я…
Замазали…
Дальше началась эпопея. Я полностью изменил образ жизни: в оргиях я принимал лишь самое пассивное участие – посидеть, попить маленько, ни-с-кем-не трахаться, и ваще – без фанатизма. Камрады, осведомленные с легкой руки трепливого Мишани, сочувственно качали головами и подсмеивались. Нимфы, которых я теперь обламывал в их поползновениях, едко шутили: «Ритка-то присушила Пашку, а?! Прям сердце обливается, видеть, как человек мучается!», и – по-разному подъебывали…
Через некоторое время я удостоился великой чести: был приглашен на пляж к недотрогам! )) О, неслыханная милость, повелительница ты моя, сладкая! Я и мечтать не смел: пойти рано утром на ВАШ пляж, с твоими, зашоренными, как мусульманские женщины, подругами, слушать ваши выспренные разговоры о том, чего вы не ведали и не знали, шутки шутить – о, да! Большая честь для меня!
К тому времени я уже знал: главная преграда на моем пути – её сцуки-хабалки-подруги. Одна страшней другой. Этот оплот феминизма каждый вечер в их зашторенных девственных комнатеях разбирал в деталях любой мой дневной «подвиг», приводя в качестве контраргументов – старые грехи, и всегда приходил к одному и тому же выводу – все мужики – козлы, и всем им от нас, таких хороших, надо тока одно – удовлетворение своей похоти похотливого животнаго! И – всё! Все мои ухищрения разбивались о подруг, как волны об утес!
На пляже «девачки» лежали в закрытых купальниках, для надежности – ещё и на животе. Я откровенно скучал, пытался шутить, но был непонят, вобщем, делать было совершенно нечего. Началась уже вторая неделя, между прочим… Я откровенно приуныл.
Моя разлюбезная с удовольствием болтала с подругами о вещах возвышенных, и ваще, казалось, что меня просто не существовало в её вселенной… Все шло к тому, что просрал я два пакета сливовицы, и, как самую незначительную малость – веру в людей…
…В какой-то момент наиболее злостная подруга, пролежавши, сцуко, час на берегу, решила таки совершить омовение своей бесполезной фигуры… А в тот день случился шторм, и волны были довольно приличные. Глядя, как она пошла в воду, я нехорошо подумал (кстати, после этого случая – зарекся окончательно!) – хоть бы утонула ты, чтоле?! Совсем с тобой тоска!
Вы мне не поверите! Небесные врата в тот момент, видать, были распахнуты, и небо услышало мое проклятие: через десять минут до нас донеслись крики, сквозь шум прибоя! Ещё через пару мгновений мы все уже вскочили, и видели воочию: подруга выплыла за волнорез, а вот обратно вернуться – хуй! Слишком отток воды большой, по случаю шторма.
Я знаком с такими вещами. Эта дура ещё и запаниковала, стала терять силы, в конце концов – наглоталась воды, и вот – мы видим результат: голова, хрипло взывающая о помощи, периодически исчезающая в пучине. Живая иллюстрация к бюллетеню спасателей, чего не надо делать на вольных водах…
Я вам честно скажу: с тех пор я верую, Он – есть! А в тот момент я посмотрел на небо, и мысленно молвил: — Господи! Ты меня неправильно понял! Я не так буквально имел ввиду!!
…Из состояния диалога/монолога с Богом меня вывела моя возлюбленная, которая, толкнув меня в локоть, призывно молвила:
— Паша!!! Ну, сделай же что-нибудь! Ты же – МУЖЧИНА!!! – вот вы когда об этом вспоминаете, уважаемые дамы! Когда совсем всё плохо, и вот-вот – пиздец… Тогда – «сделай что-нибудь», ты же – мужчина, ептыть! А до этого – «козел, животное»… Ага…
[easy_ad_inject_5]
Медлить, и в самом деле, было нельзя. Я побежал по волнорезу, занырнул с него как можно дальше, подплыл сзади к этой обезумевшей кошелке, и, потихонечку подталкивая ее в корму, пришвартовал благополучно к осклизлому от всякой морской дряни мысу волнореза. Куда потом благополучно и втащил. Спасенная вела себя достойно: целых пять минут, пока не отфыркалась, — не говорила про меня гадости! А это – подвиг, не каждой феминистке и мужененавистнице дано, хе-хе!
Вы-таки, наверное, думаете, что это помогло мне завоевать сердце моей возлюбленной? Как бы не так! Ни-че-го не изменилось! Как будто ничего и не было, ептыть!
Оставался последний аргумент. В очередное утро я встретил её, идущую на пляж. Со своими кошелками. Но – чуть-чуть от них отставшую, что было удачно. Изменив лицо на скорбно-прощальную мину, подошел к ней:
— Рит…
— Привет, Паш!
— Привет… Давай по-прощаемся, чтоле? Уезжаю я завтра…
— О как! Чо вдруг?! – ох уж эта насмешливо закушенная губа… Ох уж этот бесенок в глазах… Через тонкую талию незримо течет река времени… Я сойду с ума!
— Там – большая беда случилась у меня… Вызывают срочно… Долго рассказывать! – видимо, врал я талантливо. Я всегда вру талантливо: в глазах мелькнула обеспокоенность и серьезность:
— Чо, правда, чтоль, уезжаешь?! – снова – встревожено-влюбленный взгляд. Нет, шалишь, девочка – не ошибся я тогда! Краем глаза заметил, что подруги остановились в отдалении. И – ожидании…
— Ну да. Чо мне врать-то… Я это, Рит… Предложить хотел… Не знаю даже… Как сказать-то… Может, пойдем сегодня – вдвоем, а? Погуляем? В горах… Там – красиво… — и трагически умолк, демонстративно отведя взгляд. Если эта разводка щас не проканает – значит, нехуй тут ловить, прав был сцуко-Мишаня, накаркал…
…Но неожиданно она взяла меня под локоть:
— Все так серьезно, да, Паш?
— Ага… Я уже такси заказал на завтра, до Симферополя… Ну чо, может – подаришь мне сегодняшний день, а? Мне хотелось бы провести его с тобой…
— Дечонки, я – по-позже подойду! – крикнула вдруг она подругам. Те – недовольно фыркнули (я успел это отметить)…
…А потом мы шли долго в гору. Лезли через какие-то кусты. И она поцарапала в какой-то момент локоть. И я взял её руку, и припал губами к ранке… И – почувствовал, — можно! И пошел губами выше, выше… И вот уже целую её, в губы сухие, обветренные, и – радостный всхлип-вскрик, и мы – валимся на какую-то сухую траву, и – я неумело снимаю платье с нее, а она – смеется, и бесенок в глазах становится огромным, и прыгает, и – веселится, ибо хозяйка его, бесенка, вот-вот выпустит на волю!
Он предчувствует это, и – подбрасывает дровишек в Вечный Огонь Страсти, которая бушует в нас, и которая вот-вот, как джинн, таинственный и – сладкий, вырвется на волю! И – сладостная бездна, морок бытия, момент проникновения, её крик, безвольно обмякшее тело, и – я двигаюсь, двигаюсь, а она – стонет, будто бы — бессильно, будто бы – поддаваясь моему жадному напору, и – познает, познает… И я – открываю для себя вечное, эту сакральную тайну бытия, это, самое таинственное таинство, — самую близкую близость… И – небо! Прекрасное, синее южное небо. И – бесконечность Солнца, напитывающего наши тела. И – море, этот прекрасный воздух… И вся Вселенная – наша!
Мы выпили друг друга до дна. Мы познали друг друга… Когда я пришел в себя, рядом со мной лежала, в нежной истоме – Женщина. До сих пор это была – девочка, мало что понимающая. Теперь её имя – Женщина, познавшая свою, Богом дарованную ей, власть. Бездна чувств открылась в ней, и имя той бездне…
Имя бездне я придумать не успел. Потому что – хрустнула ветка. И, подняв маленько очи, я увидел отряд странных пионеров, вышагнувших на нас из горного леса. На шеях у них были сине-желтые галстуки, одеты были юные граждане незалежной Украины – по походному, возглавлял шествие – вожатый, наш, примерно, ровесник.
И все они дружно звякнули челюстями, с любопытством разглядывая нас двоих, нагих, аки Адам и Ева, тока что вкусивших до охренения запретный плод! На звяк челюстей отозвалась моя подруга, пребывающая в нежной истоме. И тут же смутировала в горную лань, подскочив и скакнув в кусты. С та-аким диким криком, что я на минутку оглох!
Прикрывая собственный срам одной рукой, а другой – пытаясь собрать (и ничего не забыть) шмотье, я – посайгачил за ней, оставив пионеров изучать язык глухонемых (он им точно – понадобится после такого крика!) и – стирать штаны…
Свою газель я нашел горько плачущей на склоне утеса… В кустах. Всю – расцарапанную. Подошедши – положил шмотки перед ней. Тяжело дается иногда мутация из девочки – в женщину!
— Чего ревем? – буднично поинтересовался я.
— Он-ни… в-все… в-вид-дели… — стуча зубами почему-то, ответила она…
— Ну и что? Даже если – видели?
— Ты – с-сволочь… — как-то равнодушно-зло констатировала она. Я – закурил, присев на камень:
— Ты знаешь, я так часто это слышу, что уже могу это расценивать, как комплимент… Но я тебя разочарую: я – не сволочь. Я – противный, как — правда. А правду все не любят. Впрочем, ладно, не парься…
[easy_ad_inject_1]
— Если ты кому-нибудь в лагере расскажешь, о том, что было… — она попыталась придать своему голосу угрожающий тон.
— А зачем рассказывать?! Все итак всё поймут! Твои подруги, конечно, дуры набитые, но – не настолько, чтоб не допереть, глядя на тебя, всю – исцарапанную, да – с опухшими от поцелуев губами… Они поймут – СВЕРШИЛОСЬ! Ты – больше не их, дур-недотрог, подруга… Ты, скорее, — к нимфам теперь относишься… Впрочем, и это тоже – не важно… Ибо все теперь зависит от тебя… Ну что – одевайся, пойдем?! Или так и будешь здесь ночевать, вся – в колючках?! – я сделал ласковое выражение лица на этой фразе… Она – купилась:
— Ты, в самом деле, завтра уезжаешь?! – просительно-доверчиво так…
— Не-а. Я – соврал. Я уеду через неделю, если тебя это беспокоит, Рит…
— Какая же ты СВОЛОЧЬ!! – было произнесено с придыханием! Но здравомыслие, присущее всем Женщинам в ключевых жизненных ситуациях, в итоге – победило, и мы, взявшись за руки, вернулись в лагерь.
…Через неделю я уехал, как и обещал.
…И бился огонек во тьме, как жилочка воспоминаний… Воистину, воистину…
